Открытая книга
Сергей Шаргунов и Игорь Волгин. «Национальная жизнь как литературный сюжет»
Толстой и «Тиндер», интеллигенция и государство, биограф и его герои, история России как литературный сюжет. Писатель Сергей Шаргунов в программе «Открытая книга» встретился с поэтом и историком литературы Игорем Волгиным, отметившим недавно свое 80-летие.
С. Ш.: «Странные сближенья» – это сборник ваших эссе о Толстом, Достоевском, Чаадаеве, Белинском, Булгакове и Мандельштаме. Что объединило эти очень разные тексты под одной обложкой?
И. В.: Подзаголовок моей книги: «Национальная жизнь как литературный сюжет», то есть я рассматриваю некий сюжет из истории русской и мировой литературы. Жизнь сюжетна, жизнь сценарна – со своими детективными развязками, с какими-то загадками. В этом сюжете могут быть разные периоды, коллизии, катастрофы, странные сближенья. Как правильно сказал Александр Пушкин: «Бывают странные сближенья».
С. Ш.: Игорь Леонидович, кем вы себя больше чувствуете – поэтом или историком литературы?
И. В.: Интересный вопрос. Я себя чувствую собой, а вот кто я есть, какие главные акценты – не мне решать. Понимаете, иногда я чувствую себя историком, иногда поэтом, иногда и тем и другим одновременно. У меня был большой перерыв в стихах, например. Я много лет не писал стихов, потому что целиком ушел в историческую прозу, думая, что литература и поэзия разрушают человека окончательно. Это был такой самоспасительный, может быть, исход в историю. А потом, как и в начале пути, снова пришли стихи.
С. Ш.: «У поэзии есть счастливый соперник. Это – литературоведение, которое из лучших, разумеется, побуждений желало бы пристрастно ощупать то, что по праву принадлежит царству снов…». Вам нравится быть следователем?
И. В.: Я не «следователь», а «исследователь». Конечно, мне приходилось в разных сюжетах проводить именно расследование. Например, в эссе об Осипе Мандельштаме и Михаиле Булгакове я провел расследование о том, кто вселился в его квартиру после ареста? Почему это произошло? Всплыли поразительные факты первого и второго арестов Осипа Эмильевича, их подоплеки.
С. Ш.: Имущественная.
И. В.: Да, когда секретарь Союза Советских писателей Ставский написал письмо Ежову. Казалось бы, это была не политика, но в политику все воплотилось. Вот такие вещи приходится расследовать на основе архивных документов. Конечно, все писание есть некое расследование жизни.
С. Ш.: Если уж следствие, то необходимы и фотороботы фигурантов этого дела. У вас есть очерк под названием «Е. Б. Ж.», посвященный Льву Николаевичу Толстому, где много говорится о внешности сиятельного графа. В частности, приводится высказывание Ивана Бунина, который сравнил Толстого с гориллой. Что имел в виду автор «Темных алей», для чего вам эти подробности?
И. В.: Если давать только духовную составляющую, то это будет далеко не полная картина. У нас же есть некий образ Льва Толстого – сурового человека с пронизывающим, несколько насупленным взглядом. Что имел в виду Бунин? Прежде всего некое природное начало. Некоторые люди похожи на своих очень далеких предков, они обладают мощной, как сказал бы Гёте, энтелехией. Или, как сказал бы Гумилев, пассионарностью. Это отражается в их физическом облике. Поэтому для меня важно не только духовное начало человека, но и его внешность. Хотя иногда внешность обманчива. Например, говорили, что Заболоцкий похож на бухгалтера, а замечательный поэт Фет не похожий на поэта. Это интересные вещи. Понимаете, я не отделяю одно от другого, для меня человек, писатель – некое единство.
С. Ш.: Рассказывают, что Тынянов к концу жизни сделался похож на Пушкина. Вы уже давно занимаетесь Достоевским. Обнаруживаете ли у себя какие-то черты Федора Михайловича?
И. В.: Нет, окромя бороды. Может быть, и хорошо, что не обнаруживаю. Другое дело, что невозможно заниматься каким-нибудь литературным персонажем, не чувствуя душевного влечения. Героя надо любить.
С. Ш.: Наверняка, вы иногда чувствуете и отталкивание от своих героев?
И. В.: Да, конечно. У меня сложное отношение к Толстому. Я все время сравниваю его с Достоевским. Они совершенно разные писатели и люди, совершенно разные мыслители, но внутри русской парадигмы и внутри русской истории они поразительно переплетаются.
С. Ш.: Оба задаются проклятыми вопросами, оба русские экзистенциалисты.
И. В.: Вопросы жизни и смерти для них важны, хотя они на них отвечают по-разному. Достоевский, читая письмо Толстого, в котором он излагает впервые свое будущее «толстовство», отрицание Христа, хватается за голову и восклицает: «Не то, не то, все не то!» А у Толстого, уходящего из Ясной Поляны, на столе остаются «Братья Карамазовы». Последнее чтение Достоевского – это письмо Толстого, а последнее чтение Толстого – «Братья Карамазовы», которых он не успел дочитать.
С. Ш.: Игорь Леонидович, я хочу поговорить с вами о любви и счастье. Если верить Анне Григорьевне Достоевской, ее муж перед смертью сказал ей слова, которые редкий из мужей мог бы произнести после 14 лет брачной жизни: «Помни, Аня, я тебя всегда горячо любил и не изменял тебе никогда, даже мысленно». Заметим, что в стенографических записях мемуаристки сохранилась несколько иная редакция: «Любил, уважал, изменял лишь мысленно, а не на деле». Хотя Толстой прожил в браке срок в три с половиной раза больший, он, пожалуй, мог бы повторить эти слова, скорее всего, в их изначальном, стенографическом виде. Почему вам так важны эти интимные подробности?
И. В.: Да. Конечно, мы знаем, что Толстой был влюблен в Кузминскую, сестру Софьи Андреевны. Это все легенда, что он изменял жене. Не было измен, насколько нам известно. В браке он был верен Софье Андреевне, а она ему. Но то, что он влюблялся, – это совершенно нормально. Он переживал, но все-таки держал себя в узде, как говорится.
С. Ш.: Для Толстого любовь – все, остальное – ничто, даже технический прогресс непонятно зачем нужен. Сегодня многие знакомятся по интернету, полно специальных приложений для смартфонов. Как вы думаете, Лев Николаевич порадовался бы за нас? Наконец-то прогресс поставлен на службу любви.
И. В.: Думаю, не очень бы порадовался, потому что у нас главные человеческие интересы замещаются прогрессом техники, который действительно колоссален. Чем доступнее информация, тем она хуже усваивается. Когда мы искали в каталогах какую-то нужную книгу, ее содержание оставалось навсегда. Сейчас ты извлекаешь информацию одним нажатием руки, получаешь ее в готовом виде, и она плохо усваивается.
Интернет – некое пространство для любовных отношений, встреч, но это искусственное пространство. Когда это превращается в целенаправленный технический поиск, то становится игрой случая.
С. Ш.: Вы активный пользователь интернета?
И. В.: Я человек письменной культуры, пишу все от руки. Моя книга «Странные сближенья» написана от руки исключительно. Мне важна связь руки и головы – зачеркиваю, делаю вставки. Сама технология письма мне очень важна.
С. Ш.: Жуковский писал, что на свете есть много прекрасных вещей помимо счастья. Век спустя Осип Мандельштам скажет жене: «Почему ты думаешь, что должна быть счастливой?» Игорь Леонидович, слово «счастье» из вашего словаря? Вы счастливы?
И. В.: Пушкин же говорил замечательно: «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Я думаю, что Мандельштам прав, Жуковский тоже прав, и Пушкин, конечно, правее всех. На свете счастья нет, но стремиться к нему надо, конечно.
Бывают счастливые мгновения, странные сближенья, когда какие-то вещи и ощущение счастья совпадают. Но ставить это как свою задачу, что «я хочу быть счастливым во что бы то ни стало», – пошло, мне кажется.
С. Ш.: Как вы считаете, каково значение писателя в обществе?
И. В.: Сказано не мной, но справедливо: «Поэт в России больше, чем поэт». Но сейчас, к сожалению, «поэт в России больше не поэт», как шутят. Или «поэт в России меньше, чем поэт» – тоже шутка. Действительно это так, сейчас роль писателя не столь велика, но писатель должен писать. Как это повлияет на умы – от тебя уже не зависит, хотя хотелось бы на умы влиять. Надо стараться влиять, а как это будет – ты не можешь предугадать.
С. Ш.: Вы пишите о том, что русская поэзия и проза щедра на сновидения: от страшного морока Татьяны до блаженных видений Веры Павловны, от пророческих кошмаров Родиона Раскольникова до младенческих воспоминаний Илюши Обломова. И конечно, «Сон смешного человека» – рассказ-пророчество, рассказ-предупреждение для всех не потерявших совесть сновидцев. Мы словно подозреваем, что самое главное происходит во сне, в глубинах нашего подсознания. Игорь Леонидович, а что снится вам в последнее время?
И. В.: У меня не такие сны, как у Раскольникова или у Веры Павловны. У меня самые обычные сны, но я считаю, что наша жизнь – это некий исторический сон. В этом сне совершаются какие-то предзнаменования, которые нас ожидают. В книге «Странные сближенья» у меня есть стихотворение «Я в Гарварде заснул на стриженной лужайке», которое кончается так:
«И ангел вострубил, и в качестве эрзаца
пролился мелкий дождь на гарвардский газон.
И мысль взошла на ум – зачем мне просыпаться,
коль скоро жизни сей подобен этот сон».
Опубликовано в журнале «Книжная индустрия», №3, апрель, 2022