«Пушкин! Тайную свободу пели мы вослед тебе! Дай нам руку в непогоду, помоги в немой борьбе!» – вероятно, также вслед за Блоком подумал и журналист Михаил Визель, который во время самоизоляции решил воспроизвести карантинные будни поэта в книге «Пушкин. Болдино. Карантин».

Писатель Сергей Шаргунов в телевизионной программе «Открытая книга» беседует Михаилом Визелем, писателей, переводчиком, литературным критиком.

Сергей Шаргунов: Михаил, вы известны как литературный критик и переводчик, и эта книга, можно сказать, дебют. От всей души поздравляю!

Михаил Визель: Спасибо! Дебют, конечно, запоздалый, но лучше поздно, чем никогда.

Сергей Шаргунов: Чувствуете теперь себя пушкинистом?

Михаил Визель: Я всегда бежал от науки академической, я с ней разминулся, можно сказать, но теперь, выпустив эту книгу, бессмысленно отрицать: я тоже пушкинист. Более того, мне ужасно приятно, что во время презентации книги в Болдине музейные работники приняли ее очень хорошо.

Сергей Шаргунов: Когда-то Пушкин подарил Гоголю идею «Ревизора», а кто вас вдохновил на эту книгу?

Михаил Визель: Когда нас, сотрудников «Российской газеты», отправили на самоизоляцию, начальница заказала мне написать что-нибудь о Пушкине в Болдине. Что было совершенно ожидаемо. Неожиданным для нее и всей газеты оказалось, что вместо одного материала я взял 19 писем, которые Пушкин написал в Болдине (точнее говоря, 18 писем плюс одно московское письмо – эпилог), и на основании каждого из них написал журналистский материал. Где-то посередине работы я понял, что у меня, в сущности, получается книга. Действительно, по окончании карантина я обратился к моим друзьям-издателям, и дальше все получилось как-то невероятно быстро. Книга была быстро написана (за 19 дней), и так же быстро она вышла. В то же время издание очень многодельное, сложно устроенное, плюс у нас был научный консультант из музея Пушкина.

Сергей Шаргунов: Относительно карантинов Пушкин писал в дневнике так: «Карантины остановили всю промышленность, загородили путь обозам, привели в нищету подрядчиков и извозчиков, прекратили доходы крестьян и помещиков и чуть не взбунтовали 16 губерний. Злоупотребления неразлучны с карантинными постановлениями, которых не понимают ни употребляемые на это люди, ни народ». Звучит удивительно современно. А как вы отнеслись к QR-кодам и пропускам?

Михаил Визель: Когда все это ввели, строки были не только Пушкиным написаны, но и мною уже прочитаны и вставлены в эту книгу, так что я к всему отнесся совершенно естественным образом. Здесь нельзя не вспомнить другие известнейшие слова Пушкина из «Путешествия из Москвы в Петербург»: «Ничто так непохоже на русскую деревню в 1833 году, как русская деревня в 1662 году». То есть все повторяется, правда, при этом, как замечает Пушкин в этом же фрагменте, вместо бычьего пузыря в окнах появились стекла и вообще, стало больше того, что англичане называют comfort. Это пушкинские слова. Комфорта стало еще больше, но тем не менее все осталось прежним.

Сергей Шаргунов: Холера и коронавирус – немножко разные вещи. Все-таки тогда было пострашнее, наверное.

Михаил Визель: Я думаю, что все-таки больше общего, чем нам кажется. Это мы сейчас понимаем, что холера возбуждается холерным вибрионом, а коронавирус – вирусом. Тогда это была какая-то непонятная зараза, которая неясно как распространяется, – и в этом большая черта сходства есть, потому что мы тоже так до конца сейчас не понимаем, как этот коронавирус передается, почему на одних он действует ужасным образом, а другие переносят на ногах и почти не замечают. Тогда было примерно так же.

Сергей Шаргунов: Из Болдина Пушкин ведет переписку с издателем, родственниками, невестой, друзьями. «В нашем распоряжении теперь оказалось что-то вроде социальных сетей», – пишете вы. Фраза «я уже почти готов сесть в экипаж» создает ощущение сиюминутности, мгновенности происходящего. Словно перед нами не Александр Сергеевич Пушкин, гусиным пером выводящий буквы чернилами из чернильницы на бумаге с водяными знаками, а 31-летний Саша, строчащий послания в Telegram своей Наташе. Даже просит позволения виртуально обнять, словно его послание может донестись мгновенно. «Виртуально обнять» – это, конечно, вы интерпретируете.

Михаил Визель: Это прямо в тексте сказано: «Прошу позволения вас обнять». Конечно, Пушкин не знал слово «виртуально» в этом значении, хотя само слово было ему знакомо. Конечно, я ввожу современную лексику и пишу Telegram, позволяю себе называть Пушкина Сашей, и это здесь для усиления эффекта сиюминутности и современности всего происходящего.

Сергей Шаргунов: Ваш Пушкин может быть представлен хипстером, который ездит на самокате и ведет аккаунт в социальной сети. Вы можете представить себе Александра Сергеевича в наше время, нашим современником?

Михаил Визель: Да, конечно, легко могу себе представить. Более того, я легко могу себе представить Пушкина именно насельником Telegram. Конечно, он бы вел активную переписку, участвовал бы во всех наших сварах и спорах.

Сергей Шаргунов: Пушкину было бы интересно жить в сегодняшней России?

Михаил Визель: Вы знаете, Пушкину было бы интересно жить в любой России. Это, наверное, главное свойство любого таланта, любого гения: пытливый ум и желание все время узнавать что-то новое. Недаром же говорят, что гений – это вечное детство, вот Пушкин – наглядное тому воплощение.

Сергей Шаргунов: Современный язык книги поддержан оформлением: аватарки и подписи, «сообщение прочитано», «сообщение удалено» присвоены Пушкину и его абонентам. Эти фишки нужны, чтобы подчеркнуть дистанцию между нами и Пушкиным или, наоборот, сблизить нас с поэтом?

Михаил Визель: Эти фишечки были идеей дизайнера книги Валентины Ерофеевой, которой я восхищаюсь. Когда я это впервые увидел, у меня была такая же реакция, как у вас: я был ошарашен, но подумал, что она уловила мою идею и выразила ее графически. Да, идея была в том, чтобы эти фишечки работали на сближение нас с Пушкиным. Для подтверждения все той же идеи: нет никаких 200 лет, есть Россия, Москва, Болдино, и в этих константах все повторяется.

Сергей Шаргунов: А вы поняли, как превратить карантинную осень или весну в болдинскую, что делать и чего не делать? Поделитесь своими лайфхаками. 

Михаил Визель: Лайфхаками – в дополнение к панчлайнам, Twitter, Telegram и фэтшеймингу? Ну, любой лайфхак не универсален, но мой личный таков: просто делай то, что должен и можешь делать только ты и никто, кроме тебя.

Сергей Шаргунов: друзьям Пушкин пишет по-русски, женщинам, как требовал этикет, – по-французски, только в письмах к невесте иногда срывается на родную речь. «Милостивая государыня Наталья Николаевна, я по-французски браниться не умею, так позвольте мне говорить вам по-русски, а вы, мой ангел, отвечайте мне хоть по-чухонски, да только отвечайте». Но невеста не поддержала Александра Сергеевича, отвечала только по-французски, да и то изредка. Почему?

Михаил Визель: Наталья Гончарова – это не та «вакханка молодая», которая могла бы соответствовать Пушкину эмоционально. Пушкин в этом смысле был человеком своего времени, он искал себе жену по другим параметрам, чем искал бы себе подругу или собеседницу. Возможно, какая-то робость, застенчивость, отстраненность входила в число тех достоинств, которые он искал и наконец нашел в Наташе.

Сергей Шаргунов: Прекрасно. Наталью Николаевну во все времена винили в смерти поэта. Ахматова называла ее «агентом Дантеса», а вам нравится Гончарова?

Михаил Визель: Судя по тем портретам, которые до нас дошли, она была очаровательной девушкой.

Давайте вспомним, что за неполные 6 лет их брака Наталья Гончарова (то есть Наталья Пушкина) родила 4 детей. Плюс одна беременность оказалась неудачной. Ну, какие к ней могут быть вопросы, какие претензии? Какой там «агент Дантеса»!

Сергей Шаргунов: Может быть, загадка и разгадка болдинской осени в сублимации страстей?

Михаил Визель: Да, в том числе, ведь недаром именно в Болдине были написаны «Маленькие трагедии» – о страстях человеческих: ревности, зависти, жадности… И наконец, главная трагедия – «Пир во время чумы» как объединение этих стратегий и выход в новое. «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья…». Именно так. Эти страсти, складываясь, может быть, дают залог бессмертия – об этом Пушкин пишет в «Маленьких трагедиях» и, собственно, в этом ключ и нерв болдинской осени.

Сергей Шаргунов: В Болдине Пушкин закончил «Повести Белкина», от которых, по его выражению, «Баратынский ржет и бьется». Почему он решил опубликовать эти тексты под именем отставного поручика?

Михаил Визель: Помните, у Окуджавы: «… и поручиком в отставке сам себя воображал»? Я, безусловно, не первооткрыватель, на эту тему много писали. Пушкин хотел обнулиться (еще одно новое слово, хоть оно и не иностранное). Пушкин хотел вернуться из Болдина другим – женатым, семейным, законопослушным, и в том числе хотел вернуться из Болдина прозаиком. Он в шутку жаловался, что, дескать, «лета к суровой прозе клонят». Нам сейчас смешно: 30 лет, ну какие лета, боже мой?! Но по тем временам это были лета солидные, и Пушкин хотел обнулиться, хотел попробовать предстать в совершенно новом качестве, хотя это было прямо против его коммерческих интересов. Конечно, прозу Пушкина раскупали бы гораздо охотнее, чем прозу никому не известного отставного поручика.

Сергей Шаргунов: Год назад Павел Басинский задал вопрос современным литераторам, как они провели карантин, и их ответы, в том числе мой ответ, опубликованы в этой книге, они стали частью ее оформления. Но есть один пробел: нет вашего ответа, Михаил. Расскажите.

Михаил Визель: Понимаете, получается дурная бесконечность, потому что мой ответ на вопрос, собственно, и есть эта книга.

Опубликовано в журнале «Книжная индустрия», № 2, март, 2021