Начало 80-х годов XX века в жизни обычного человека едва ли было богато на приключения, однако аспирант МГУ Алексей Наговицын умудрился прожить остросюжетную приключенческую жизнь, из которой, по сути, родился богоискательский роман под названием «Бюро проверки». Писатель Сергей Шаргунов побеседовал с его автором Александром Архангельским в программе «Открытая книга».

Сергей Шаргунов: Александр, вы известны как литературовед, телеведущий, составитель учебников и хрестоматий, а занятие прозой среди всего этого какое место занимает в вашей жизни?

Александр Архангельский: Я профессиональный литератор, то есть зарабатываю словами. Я работаю со словом, и ничем другим, собственно говоря, не занимаюсь. Прозе отведено большое место в моей жизни, она требует усидчивости. У прозаика должно быть железное «мягкое место», твердое, чугунное. У покойного писателя Анатолия Рыбакова над рабочим столом висел лозунг: «Чтобы написать – надо писать».

Сергей Шаргунов: Время действия «Бюро проверки» – 1980-й, год московской Олимпиады. Интересно, что почти синхронно с появлением вашей книги вышли т. н. «олимпийские» книги: «Душа моя Павел» Алексея Варламова, «Ковбой Мальборо» Бориса Минаева, «Пищеблок» Алексея Иванова. Как вы думаете, почему Олимпиада-80 сейчас так популярна у литераторов?

Александр Архангельский: Хуже того, в этот же год, по-моему, появился один из сезонов True detective или какой-то из значимых американских сериалов про тот же 80-й год. Мы ходим с антенками и все ловим какие-то волны, которые вокруг нас носятся. Олимпиада-80 – это год, когда прошлое завершилось, а новое не наступило. Всегда интересно посмотреть на героя в этих обстоятельствах: что происходит с молодым человеком, когда прошлое, в котором он не участвовал, заканчивается, а будущее, в котором ему жить, еще не наступило. Это привлекает.

Сергей Шаргунов: Наши коллеги-литераторы буквально зациклены на прошлом, а о дне сегодняшнем мало кто пишет. В «Бюро проверки» об этом говорит один из героев: «Заметьте, как меняется природа памяти: то, что было с нами год назад, может помниться гораздо ярче и отчетливей вчерашнего, при этом мы все время что-то вспоминаем, любимый зачин разговора – «А помнишь?».

А вы помните, каким были в 80-м году? Вам 18 лет – самое начало взрослой жизни…

Александр Архангельский: Да, я учусь в Педагогическом институте имени Ленина, все еще пишу стихи, хотя вскорости с этим делом завяжу, начинаю ходить в церковь. Я из православной семьи, ставшей атеистической. Мой прадед был священником в Воскресенском соборе в Ельце. Архангельские –— поповская фамилия, наш род идет из Ельца. Моя семья была обезбожена, и для меня путь к вере был важен. В 1981 году я крестился в храме Илии Пророка Обыденного в Москве. Это глубокие, очень важные для меня переживания. Будущие дружбы, будущие разломы и драмы – все идет оттуда.

Сергей Шаргунов: Обратимся к сюжету. Главный герой, аспирант МГУ Алексей Наговицын, – это вы?

Александр Архангельский: Нет, более того, я написал сначала в третьем лице, а потом полностью переписал роман. Это не я, это герой, отчасти со мной совпадающий, отчасти со мной расходящийся. То немногое, что я взял из своей биографии и передал герою, – это приезд в день Олимпиады из стройотряда в Москву, я был на похоронах Высоцкого, ну и религиозные поиски.

Сергей Шаргунов: Тема старчества волновала русских писателей, достаточно вспомнить «Братьев Карамазовых». Для вас это важная тема?

Александр Архангельский: Да. И очень опасная, потому что одному священнику хватает мудрости остановиться и сказать: «Нет, мы не будем пользоваться своей властью, превращать духовную власть во власть над тобой и над твоим сознанием», умный священник произнесет: «Это не ко мне, а к психиатру, я не буду решать твои психические проблемы, потому что я занимаюсь духовным», еще один бросит: «А я буду!» Как его остановить?! Нет инструментов. Вообще, все самое главное в жизни – самое опасное. А разве любовь не опасна? Любовь ходит рядом со смертью, но разве мы откажемся от любви только потому, что она опасна? Мы рождаемся, чтобы умереть. Что, мы не будем рождаться? Эта острота чувства прекращения твоей жизни в будущем (для неверующего – окончательно, для верующего – временно), точка перехода волнует всех. Легко умирают только атеисты и праведники, а большинство людей боится смерти и правильно делает, потому что смерть – это сложнейший переход в будущее. Мы что, откажемся от жизни только потому, что в конце нас ждет смерть?

Сергей Шаргунов: Со старцами доводилось общаться?

Александр Архангельский: Да, хотя я – человек гораздо более острожный, чем мой герой, и гораздо менее доверчивый.

К сожалению, я не был у старца, про которого знаю из рассказов моих близких друзей, – отца Ионна Крестьянкина. Он вовсе не был жестким, не брал власть над человеком в свои руки, а просто давал ему любовь, которая сама предоставляла человеку выбор и ответ на все его вопросы. Не он говорил: «Ты пойдешь туда, ты будешь делать то», а любовь давала человеку ответы на эти вопросы. Это старчество я приемлю. Оно может быть строгим, как всякая любовь, но оно неопасно. Опасным оно становится в тот момент, когда за тебя начинают принимать решения, а ты охотно отдаешь ответственность.

Сергей Шаргунов: В священниках, к которым ходит главный герой, не всегда можно обнаружить величие духа. Один балуется грузинским коньячком в полусгоревшей квартире. Например, Алексей вспоминает: «Однажды я наткнулся на отца Георгия в троллейбусе; тот был в коротких неуклюжих брючках и веселенькой рубашке, под которой телепалось пузо. И стало мне как-то неловко и грустно». Как будто это не Алексею грустно, а вам?

Александр Архангельский: Что касается священников, то, во-первых, это все-таки взгляд героя. Во-вторых, с моей-то точки зрения священник не тот, у кого телепалось пузо, а тот, который живет в обгоревшей квартире, дочь его поругивает, мама у него слепая и полубольная, он попивает. Я таких священников видел, он для меня настоящий. Он, может быть, и попивает, потому что слишком высока та энергия, та мощь, идущая через него, что он сам не выдерживает. Он по-человечески отчасти слаб, но как священник делает то единственное, что может сделать: во время исповеди подводит героя к нему самому и оставляет. Отец Георгий выполняет свое священническое предназначение, он у меня вызывает глубокую симпатию. Может быть, он самый положительный герой во всей этой не самой доброй по отношению к героям книжке.

Сергей Шаргунов: На обложку книги вынесены слова: «Ты слышишь только то, что готов услышать». И читаешь, видимо, тоже то, что готов прочитать: одним чудится, что ваш роман – детектив, другим – что книга о поиске веры. Получается, что вы тоже проверяете читателя. Вам обидно за тех, кто не прошел проверку?

Александр Архангельский: Слушайте, когда я работал критиком, мои отношения с литературой испортились окончательно, потому что я должен был дочитывать книги. С тех пор, как я прекратил этим заниматься, я имею право не дочитать. У читателей есть право не дочитать, у читателей есть право поссориться с писателем, у читателей есть право отбросить книжку на любой странице или вернуться спустя годы. Это право, а не обязанность, поэтому читатель всегда прав, но я не всегда виноват.

Сергей Шаргунов: Можно сказать, что главный герой обрел себя, свой голос.

Александр Архангельский: Да, он нашел самого себя. Общество предлагает человеку: «Стань не самим собой, стань таким, каким мы тебя хотим видеть, так тебе будет удобнее, ты впишешься в рамки, ты будешь таким усредненным». Быть средним и усредненным – это огромная разница. Герой мой средний, но не усредненный, хотя мог стать усредненным, но не захотел, и в этом смысле он герой.

Сергей Шаргунов: По сравнению с 80-м годом вы как-то по-другому стали относится к русской церкви? Вы остаетесь церковным человеком?

Александр Архангельский: Я для себя так сформулировал: «Я живу так, как будто Бога нет, но я точно знаю, что он единственный, кто есть».

Сергей Шаргунов: А как это? То есть все позволено?

Александр Архангельский: То, как я живу, мягко говоря, не похоже на то, как надо жить. Но если вы меня спросите: «Веруешь ли ты?», я отвечу: «Да, я верую». Все остальное второстепенно. Человек невероятно расколот. Но в данном случае это все-таки не публичная исповедь, а разговор, я даже зашел дальше своей собственной границы, которую я в этом смысле провожу.

Сергей Шаргунов: Я позволю громкие слова, но вы – один из немногих представителей прогрессивной интеллигенции, кто по-прежнему ходит в храм. Ведь то, что было безумно модно и рифмовалось с Ренессансом, духовным возрождением, сегодня сменилось скорее нигилизмом.

Александр Архангельский: Я живу так не потому, что это входит или не входит в моду, я живу так, потому что я такой. Я буду отвечать за свою жизнь перед Богом, а не перед либеральной или антилиберальной общественностью.

Я завсегда думаю о том, что меня волнует: почему так драматически не складываются отношения церкви с обществом, почему так драматически не складываются мои отношения с обществом, почему не складываются мои отношения с самим собой. Это то, о чем я размышляю. Об этом и пишу.